На встречу с Эмми Америкой, фотографом и художницей, я собиралась в смешанных чувствах. Не потому, что не разделяю ее идеи или боялась разочарования. Но накануне Минюст России признал иностранным агентом «Медузу» — издание, где работают многие мои бывшие коллеги и знакомые. Гаже новостного фона в тот день была только погода. Меньше всего мне хотелось слушать воодушевленные речи о прекрасной России будущего, которая точно будет свободной, — надо только продолжать, бороться, не сдаваться и так далее.
Но, во-первых, в своих высказываниях Эмми все же в первую очередь призывает к диалогу — что я исключительно поддерживаю и по мере сил тоже стараюсь предлагать миру. Во-вторых, за апрель Америка отметилась двумя большими достижениями — сняла резонансную обложку российского Vogue, который под руководством нового главреда Ксении Соловьевой обещает сменить курс на более соответствующий повестке (что, если я правильно поняла, означает — более социально вовлеченный), и удостоилась персональной выставки в «Мультимедиа арт музее» (МАММ). И, в-третьих, Эмми только-только исполнилось 25 лет, а молодежь сейчас в большой моде, во всяком случае в моем кругу общения: говорят, она «другая», и связывают с новым поколением большие надежды на ту самую прекрасную Россию будущего.
Фотограф протеста
Эмми Америка снимает для российского глянца около пяти лет, среди ее работ многие посвящены социальным темам, но пока она не уверена, что этого хватает, чтобы называть ее активисткой. Тем не менее широкой публике (во всяком случае, той ее части, которая следит за протестной повесткой) стала известна благодаря акции «Свобода» 5 февраля. Тогда в Крылатском Эмми вместе с другими участниками провели фотосессию, стихийно ставшую перформансом: в форме сотрудников правоохранительных органов взяли в окружение слово «Свобода», прочерченное на снегу. Позже почти всех участников, 25 человек, в том числе и саму Эмми, задержали и предъявили им обвинения по административной статье. Статья Эмми, единственной из всех, допускала арест, и адвокаты даже говорили, что, скорее всего, так и будет — надо готовиться на 10 суток. Но обошлось штрафом. Остальных тоже наказали деньгами — Эмми рассказывает мне, как сразу пообещала всем, что оплатит все штрафы сама, потому что «это же я их в это втянула».
Для этого материала я предлагаю Эмми встретиться в «Симаче» — долгое время этот бар-ресторан работал в Столешниковом переулке и ночью был одним из главных московских мест для тусовок, а днем здесь назначали встречи деятели, так или иначе связанные с модой. Сейчас он работает в другом месте, но я по старой памяти предлагаю пересечься там. Эмми отказывается, говорит, что не ходит туда по принципиальным соображениям: не согласна с высказываниями основателя Дениса Симачева. (Денис Симачев периодически выкладывает в соцсетях посты с высказываниями, которые можно трактовать как грубые сексистские и расистские. — VTimes). Я несколько удивляюсь, потому что такая последовательность — редкая драгоценность, и принципиальность многих заканчивается на пороге места, где наливают. Мы еще немного перебираем разные кафе и в итоге решаем встретиться в «Мультимедиа арт музее». Что ж, музей всегда хорошая идея, неважно, есть у тебя там сейчас выставка или нет.
Этот эпизод с «Симачем» кажется мне довольно хорошо характеризующим Эмми, и я спрашиваю, где для нее граница принципиальности. Понятно, «Симач» — ерунда, а вот с митингами и политическим активизмом все гораздо серьезнее. Она ставит себе границы, за которые не будет заходить? Моя история митингов завершилась в 2012 г. С тех пор я прилично разуверилась в их эффективности как средстве борьбы за изменения и, заплатив однажды штраф за правонарушение, которого не было, приняла решение держаться подальше. Ну и не буду отрицать страх физической силы: желания попасть в винтилово у меня нет совсем никакого.
Начинает Эмми довольно категорично:
— Мне кажется, это то, чего пытается добиться власть, — страх. Я много об этом думаю. Но мне очень сильно повезло, у меня страх просто отсутствует. Я вообще авантюристка, я не считаю, что прожить 80 лет в страхе — это круто. Лучше я проживу 30, но свободно.
Но следом говорит уже более взвешенно:
— Мне все равно на физическое страдание, моральное — уже сложнее. Я, например, честно скажу, что не ходила на последний митинг, потому что когда у тебя повторное административное нарушение по той же статье, то начинаются совсем другие последствия — штраф 300 000 и 30 суток в тюрьме, а не 10. 10 я могу пережить без травмы для психики. 30 — уже вряд ли. Сейчас я пытаюсь выстроить какую-то правильную стратегию: дело не в том, что я берегу себя или переживаю за свое благосостояние, если честно, меня это не сильно волнует, просто хочу, чтобы от меня была максимальная польза.
На мой взгляд, это вполне разумно: храбро бороться за свои идеи — одно дело, а сдуру кинуться на амбразуру и умереть до выстрела — другое. Как случилось, например, с Pussy Riot и многими политическими активистами, которые теперь почти ничего не могут делать, потому что как только выходят на улицу, их тут же арестовывают. Но знает ли Эмми о распространенном мнении о молодежном протесте внутри российского общества — что это блажь избалованных детей, которые просто не знают по-настоящему тяжелой жизни? Многим сложно понять, зачем людям, особенно молодым, участвовать во всевозможных митингах.
Ты просто реально чувствуешь себя в кандалах нашего государства, и вот это меня волнует. Если честно, я даже не думала никогда о конкретной цели [протеста], но я точно понимаю, что хочу делать то, что я ощущаю как правильное. И если то, что я делаю, вызывает резонанс, то здорово. Если возникает диалог, даже если не все на моей стороне, это хорошо.– Эмми Америка
Борьба и глянец
Диалог — это замечательно. Но штука в том, что, когда люди призывают к диалогу и говорят: «Давайте слышать друг друга», в реальности это часто означает: «Услышьте вы меня — и поменяйте свое мнение». Ведь и в диалоге с государством условные протестующие не то чтобы хотят услышать другую сторону — а может, для многих людей их правда не в свободе и глобальном мире, а в том, что мы в кольце врагов, Запад наступает и Путин нас спасет.
«Это все просто смешно, — перебивает меня Эмми. — В том же ОВД, когда составляли на нас протоколы, мне тоже говорили, что все знают, что это все устроили иностранцы и нам заплатили. Что я все делаю ради бабок, вовлекла безобидных бедных людей и эксплуатирую их ради денег. У людей выстроилась безумная цепочка конспирологии».
Самый главный же аргумент против сложившейся системы — люди, поставленные ее защищать, считает Америка. И рассказывает про следователя, который составлял ее протокол (а длилось это часов 10–11, Эмми была одной из последних, кто уходил из ОВД) и параллельно жаловался на жизнь и на то, как ему все не нравится в России.
— И знаешь, что самое удивительное? Сидит и рассказывает мне о том, что если бы он в детстве мог принять решение заново, то никогда бы не стал ментом. Я сижу и думаю, вау, я даже не просила мне это рассказывать. Просто настолько человеку плохо, что он все выкладывает. И, если честно, это было сумасшедшее ощущение, что на самом деле вся эта система настолько заплесневелая, что люди внутри нее не верят в нее сами.
Хорошо, принято. Тогда следующий сложный вопрос — гламуризация протеста.
Общественные проблемы сейчас в большой моде: Vogue посвятил почти целый номер текущей повестке (в числе прочих материалов там есть и эссе Эмми, где она разъясняет свою позицию), Harper`s Bazaar зимой сделал интервью и модную съемку с Юлией Навальной, а до этого писал о «Доме с маяком», в Tatler выходили большие тексты про домашнее насилие и фонд «Вера» и так далее.
У меня к нынешней социальной ответственности глянца двоякое отношение.
Как читатель я не вижу недостатка в качественных текстах о происходящем в стране в профильных изданиях и вряд ли буду читать о митингах еще и в модных журналах. Я понимаю претензии многих коллег: ВИП-протест с шампанским в сравнении с реальными уголовными делами, признаниями иностранными агентами и запретом на профессию выглядит в лучшем случае пародией. Но как журналист я могу поставить себя и на место редактора глянца: разумеется, писать о том, что волнует людей прямо сейчас, — правильное профессиональное решение. И если у людей есть своя позиция и они хотят ее высказать, кто вправе им запретить, кроме их непосредственного руководства?
Очевидно, что вопрос в правильной интонации. Резонансная обложка Vogue и большая фотосессия Эмми Америки внутри журнала в моем кругу вызвали по большей части позитивную оценку. Но были и другие мнения, этого не скрывает Ксения Соловьева. Кому-то не хватило моды — понятное дело, когда снимаешь такую эмоциональную историю, трудно во всей красе продемонстрировать главные образы сезона. Кто-то назвал съемку рекламой Saint Laurent на фоне автозака.
Соловьева относится к этому философски:
— Слово «диалог», вынесенное на обложку, для меня не пустой звук. За долгие годы работы в «Татлере», который по природе своей обязан быть резонансным, я привыкла к любой критике. Люди имеют право на собственное мнение, мне, честно, интересно с ними разговаривать, слушать их, объяснять свою позицию. Если кто-то воспринимает наш материал как рекламу на фоне автозака — их право, но я все же рискну предположить, что они не видели то, в каком виде история опубликована в журнале, не читали текст. Это вообще проблема выхватывания чего-то из контекста. Но даже если и нет, все равно спасибо за неравнодушие.
На самом деле в этот раз так вышло, что сразу несколько журналов появились в один день с очень неплохими обложками и глянец в целом вернулся в темы для обсуждения — с месседжем, отличным от «кто это до сих пор читает».– Ксения Соловьева
Что думает об этом сама Эмми?
Если по поводу ВИП-протеста, то как раз она ходила на самые настоящие митинги, где все риски — реальные. А что касается обложки, до нее дошли по большей части позитивные отзывы. А на негативные у нее есть «четкий ответ» — ее совесть чиста и такими предположениями ее не задеть.
— Это «реклама» Saint Laurent только потому, что это Vogue, у них свой формат, им нужно во что-то одеть модель. Это необходимое условие для того, чтобы делать то, что я считаю важным. Благодаря брендам и журналам у меня есть деньги и возможность претворять в жизнь свои проекты, а без этих денег и брендов у меня такой возможности нет. И я за это благодарна. Обложка Vogue — это огромный ресурс, огромная аудитория. Благодаря ей я могу сказать людям, скорее всего, не сильно заинтересованным такой повесткой: смотрите, это касается и вас тоже. Задумайтесь. Для меня это очень важно.
И что, может быть, самое важное — глянец помогает протесту выйти за границы привычного круга. «Протестных чатиков», как говорит Эмми. Так что если надо — Vogue, спортивные медиа и дальше — все-все-все медиа.
— Смысл в том, чтобы достичь огромной аудитории. И люди, которые считают себя аполитичными (что, на мой взгляд, просто невозможно в России 2021 г.), задумаются, что вообще-то — да, они тоже часть происходящего.
Удается ли ей сделать так, чтобы задумались не только далекие, но и те, кто рядом, — внутри светской тусовки? На тусовках с ней обнимаются люди, которые не то чтобы умереть не встать какие борцы с режимом.
Такое действительно есть, признает Эмми, но говорит, что отвечает за себя: ей важно не врать, и она высказывается открыто. А в тусовке кому-то нравятся ее фэшн-съемки, кому-то — социальная смелость. Это тоже нормально.
Путь к «Свободе»
Эмми Америка (ее настоящее имя Анастасия, она отказалась от него много лет назад) родилась в 1996 г. в Москве. В 10 лет уехала учиться в Лондон, потом в Бостон, оттуда — в Нью-Йорк. Тогда же, кстати, она стала интересоваться политическим искусством и политикой — погрузилась в тему, когда готовила курсовую о политическом активизме в России, героями которой были, например, Pussy Riot и группа «Война».
Искусством и модой она интересовалась с детства, много рисовала (ее мама занималась живописью и керамикой), думала, что будет «делать реальную одежду», но в итоге поняла, что не очень любит работать руками. А потом ей купили камеру, и она решила, что будет «все снимать». Осознанным выбором фотография стала уже в университете. Толчком к этому стали не чьи-то работы, а теория фотографии.
Эмми Америка:
— Я поняла, что фотография — безумно интересно, очень сильный и мощный медиум. Нан Голдин, мой любимый фотограф, говорит, что это феноменально, как фотография вызывает доверие: мы часто знаем, что фото — постановочное, но почему-то хотим ему верить. Сьюзан Зонтаг сравнивала фотосъемку с сафари — по-английски to shoot это и «снимать», и «стрелять». Или еще я прочитала у Стивена Шора, что художник работает с чистым холстом, а фотограф — с хаосом мира. Такие вещи мне очень откликнулись.
Поначалу она просто хотела снимать фэшн-фотографии, но потом нашла в моде способ воплощать свои миры и делать с ее помощью то, что действительно важно. «Мне был нужен кто-то, кто мне даст возможность, чтобы выстроить мой сет, — объясняет она. — И фэшн-фотография в этом плане очень классный ресурс. Если для того, чтобы мне дали денег на съемку, мне нужно кого-то одеть в жакет Fendi, без проблем, я одену его в жакет Fendi».
Я думаю, что многие бы одели кого-то в жакет Fendi, но не у всех получается. Как она нашла выход и убедила условную Fendi с ней работать?
— Я просто трудоголик. Я очень много работала и делала. И мне родители с детства говорили, что у меня ничего не выйдет, что это все гиблое дело и что искусством зарабатывать невозможно. Но я просто делала все, что я могу.
Начала с бесплатных стажировок еще в Америке, «подавала заявки на все». Постепенно обрастала знаниями и контактами. И, когда приехала обратно в Россию пять лет назад, начала делать то же самое — без друзей и знакомых из условного «Симачева». И пошла сразу в Vogue: «Это казалось самой верхушкой, я подумала, если не возьмут, спуститься вниз я всегда смогу». Но в Vogue ей предложили снять историю на сайт, а после на год взяли на эксклюзив.
Постепенно все завертелось:
— Я спрашивала друзей-фотографов, как они находят клиентов, они говорили, что сарафанное радио. Мне казалось, что это полный бред, но в итоге так оно и вышло. О тебе начинают узнавать, начинают тебя советовать. Все-таки индустрия моды в Москве очень маленькая, и слух очень быстро проходит.
Так в ее резюме появились российский Numero («у нас случился такой классный контакт, я подружилась с Игорем Андреевым»), итальянский Vogue, контракты с российскими и глобальными брендами («Я сначала, когда читала первые сообщения, просто не могла поверить. Просыпалась утром, думала, может, мне приснилось»).
В России принято ругать собственную индустрию моды — считается, что она местечковая и убогая. Мы делаем это напрасно или разница все-таки есть?
Пока есть.
— Я бы очень хотела, чтобы отрыв нашей индустрии от мировой сокращался и дальше, но я честно могу сказать, что иногда работать с российскими изданиями бывает непросто. Тем не менее креативные люди есть и в России, а индустрия все равно растет и развивается.
Раз мы снова вернулись к теме глянца и раз уж такой разговор, что мы его вроде как ругаем, то давай скажем, что считать, якобы во всем мире глянец политизированный и только у нас нет, тоже неправда. Эмми:
— Конечно, не везде. Я не считаю, что глянец обязательно должен быть политизированным. Это вопрос контекста, вот и все. Глянец обязан оставаться актуальным. Просто в России в XXI веке невозможно быть неполитизированным. А если ты существуешь в более благополучной стране, может, и необязательно это делать.
Crazy это сразу
Хорошо, про глянец поговорили достаточно. Но героиней недели Эмми сделала еще и выставка «crazy это сразу» в МАММе. В отличие от Vogue выставка далека от социальных проблем, это больше современная модная фотография. Как она сама считает, пришло уже время персональной выставки или можно было подождать? Я сейчас имею в виду даже не возраст, а вопрос внутренней готовности сделать выставку как цельное высказывание. Ты ощущаешь себя фотографом, готовым к персональной выставке?
«Для меня это хороший вопрос», — отвечает Эмми, и, честно сказать, этот ответ очень меня радует своей здравостью. «Для меня это в том числе такой классный ответ моим друзьям и тем, с кем я училась, кто говорил, что есть настоящее искусство, а есть коммерческое искусство. И вот оказалось, что у меня настоящее искусство. Ни у кого из них еще, по-моему, не было персональных выставок в огромных музеях». Пришло ли время — она не знает. Так же как не знает, есть ли вообще ответ на этот вопрос. «Невозможно ответить, когда приходит время. Это всегда случается само. Эта выставка для меня — как отметка об определенном этапе в жизни. Я, безусловно, очень рада, что это случилось, и, вообще, этот месяц для меня безумно насыщенный. Мне исполнилось 25, на следующий день вышла моя обложка Vogue. Через несколько дней открытие этой выставки».
А еще она дает интервью «Первому каналу». Где тоже успевает вставить про свободу — ровно столько, чтобы это не вырезали из сюжета. Комфортно ли ей в статусе лидера общественного мнения, пусть и на какой-то момент?
Она не скрывает, что внимание ощущается по-разному. Эмми Америка:
— Было несколько интервью, вроде сидели и говорили хорошо, а в итоге получился «Дом-2».
Но она старается нести ответственность за то, что говорит.
— Мне кажется, что в публичном плане я справляюсь. В личном — есть моменты. Успех, слава — это на самом деле очень сложно и не так, как представляется со стороны. Но, используя публичность, я стараюсь доносить то, что считаю важным.
Тогда еще немного поговорим о том, что важно всем — помимо митингов. Пара слов про новую этику и феминистскую повестку. Даже для людей моего поколения это определенная перестройка мышления. Кто-то ее воспринимает более спокойно (я сразу скажу, что я за новую этику), кто-то в штыки, но это перестройка. Мне, честно говоря, не очень нравится идея делить людей на поколения и оценивать их по возрасту (хотя, может быть, это из-за того, что я отношусь к поколению, которое типа все профукало), но вдруг это тот случай, когда имеет значение именно кто когда родился? Для тебя реальность новой этики — уже то, с чем ты росла?
Еще нет. Вот те, кому сейчас 18–19, как, например, младшая сестра одного из ее друзей, для них — да, они уже в этом росли. Эмми поняла это, когда прошлым летом они ходили вместе на протесты Black Lives Matter в Лондоне (она там оказалась, когда начался локдаун из-за коронавируса). Поэтому они более смелые и свободные. (О Боже, есть еще более молодые и свободные, чем Эмми). «Мне 25, и я понимаю, что я научила себя [правилам новой этики]. Проделала работу, чтобы понять, принять и действовать по новой схеме. Конечно, я согласна не со всем, но с большинством идей новой этики я согласна».
То есть ты не думаешь, что Европа загибается?
Нет, она так не думает:
— Мне не кажется, что новая этика — это цензура или не цензура. Это не о цензуре, а о свободе. О свободе самовыражения и комфорта. Если тебе комфортно, если мы обе захотим сейчас поцеловать друг друга, то супер. Если нет, то нет, вот и все. Это не о том, что никто не имеет права никого задеть, а о том, что ты понимаешь, что у разных людей разные зоны комфорта, разные личные границы, их нужно уважать.
Я согласна. Уважать — хорошее слово. Уважение даже важнее диалога, потому что второе невозможно без первого. Будем учиться и тому и другому.
Выставка Эмми Америки «crazy это сразу» в «Мультимедиа арт музее» открыта до 20 июня.
