Но по масштабам («Национальное объединение» собрало 33,2% голосов в первом туре при невиданной явке в 66,7%) оно превосходит любой прежний успех правых сил в Европе. Специфика французской избирательной системы долгое время препятствовала растущему влиянию однопартийцев Марин Ле Пен проявиться в полной мере — несмотря на то что с начала 2000-х годов их кандидаты в президенты не получали менее 10% голосов, вплоть до 2022 года их представительство в парламенте не превыша ло 8 депутатов, но теперь табу сломлены — хотя, несомненно, мобилизацию всех существующих в стране сил против правых ещё предстоить увидеть.
В большинстве округов, в которых во второй тур вышли три кандидата, начинается консолидация оппонентов «Национального объединения» через снятия одного из претендентов.
Голландско-французский демарш напоминает, разумеется, драматические события мая 2005 года, когда избиратели в этих же двух странах торпедировали принятие Конституции ЕС, переведя процесс согласования единых европейских норм в затянувшийся процесс, который и до сих пор, вероятно, не достиг тех ориентиров, которые были закреплены в документе, разрабатывавшемся под руководством бывшего президента именно Франции Валери Жискар д’Эстена.
Однако в отличие от того случая, сегодня правые показали не только то, что они способны отвернуть непопулярные предложения, но и то, что они могут заручиться поддержкой значительной массы избирателей (общее число поданных за «Национальное объединение» голосов увеличилось до 10,6 млн. с 2,99 млн в 2017 году и всего 1,16 млн в 2007-м) для проведения своей собственной политической линии. По результатам первого тура у партии уже есть 39 депутатов, а еще 258 ее кандидатов прошли во второй тур с лучшим среди двух или трех оставшихся претендентов результатом.
За этим процессом стоит давно назревшее изменение отношения европейских обществ к иммиграционной политике, проводившейся все последние десятилетия и приведшей к серьёзной «мультикультуризации» и исламизации Европы. Левые политики прочно оседлали эту тему и в значительной мере переориентировались на то, что я называю «выстраиванием большинства из меньшинств» — т. е. на завоевание поддержки относительно разрозненных дефаворизированных групп, совместная мобилизация которых способна приносить хорошие электоральные результаты.
Давно отказавшиеся от социалистических лозунгов распределения по труду, они многие годы демонизировали своих оппонентов, называя их фашистами (во Франции в последние дни говорят о возможности прихода к власти «самого правого правительства со времен режима Виши»), что в корне неверно. Говоря о побеждающей партии, можно констатировать, что ставка на ту часть общества, которая ориентирована на консерватизм и медленные социальные изменения как на внутренне консолидированное большинство принесла свои плоды. И мне не кажется правильным называть Ле Пен и ее сторонников «ультраправыми»: видимость этого «ультра-» обусловлена, с одной стороны, тем, что настоящие правые рейгановско-тэтчеровского типа сейчас не могут докричаться до избирателей, а с другой, — тем, что иммиграционная, мультикультуралистская и экологическая повестка воспринимается значительной частью общества как угрожающая фундамента льным принципам равенства и эффективности.
Приветствуя наметившийся «правый поворот», я исхожу из того, что общество должно иметь право исправить допущенные ранее ошибки и перегибы — их за последние годы накопилось слишком много. Какими бы сторонниками общечеловеческих ценностей мы все ни были, странно требовать от европейцев финансово окормлять всех сирых и убогих, не желающих менять ситуацию к лучшему в собственных странах, как и ограничивать свои экономические возможности ради борьбы с глобальным потеплением, от которого они страдают не в первую очередь и которым многие в мире вовсе не озабочены.
Но было бы явной неточностью считать приход к власти правых во Франции чем-то схожим с формированием правительства Германии нацистской партией в 1933 году или появлением в Кремле Владимира Путина в 2000-м. Демократические процедуры продолжают действовать; никуда не де вается разделение властей, общеевропейские институты функционируют как и прежде. Если народ разочаруется в той политике, которую будут проводить правые, они так же точно потеряют власть, как приобрели ее: кто бы ни был избран президентом в 2027 году, она или он практически наверняка распустит парламент, который будет сформирован по итогам этих выборов.
Сейчас, разумеется, самым злободневным вопросом является результат второго тура, назначенного на ближайшее воскресенье. Хотя многие службы опросов общественного мнения и предвещают «Национальному объединению» абсолютное большинство, это было бы слишком хорошим результатом. Несмотря на то что с Ле Пен заключили союз «Республиканцы», получившие около 6,6% в первом туре, их голосов может оказаться недостаточно — но в этом случае успех правых только отсрочится до 2027 года, т. к. Эмманюэль Макрон будет вынужден составить коалицию со всеми левыми силами, включая самых, мягко скажем, «неортодоксальных», а её политика сделает окончательный успех правых совершенно неизбежным.
Поэтому я смотрю на ситуацию с достаточным оптимизмом — никакой позитивной повестки у левых нет, и голосование 30 июня явно указывает на начало возвращения Европы к почти было потерянной нормальности.
Конечно, сейчас либеральная публика, пережив первый шок, начнёт рассуждать о том, как партия Ле Пен и она сама близки к Кремлю и как новое правительство, если таковое сформирует «Национальное объединение», бу дет «умиротворять» Россию. Но я отчётливо ощутил вечером в воскресенье, что моя ненависть к Путину не может перевесить мою любовь к Европе, прежний порядок в которой так стремительно разрушался в последние годы.
Избиратели в Голландии и Франции воспользовались появившимся у них шансом — и я уверен, что новые политики его не упустят.
